Неточные совпадения
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями
вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было более личной
веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Раскольников, говоря это, хоть и смотрел на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения в виде
вопросов и ответов.] стал его
верой и законом.
Он видел, что «общественное движение» возрастает; люди как будто готовились к парадному смотру, ждали, что скоро чей-то зычный голос позовет их на Красную площадь к монументу бронзовых героев Минина, Пожарского, позовет и с Лобного места грозно спросит всех о символе
веры. Все горячее спорили, все чаще ставился
вопрос...
Заседали у
Веры Петровны, обсуждая очень трудные
вопросы о борьбе с нищетой и пагубной безнравственностью нищих. Самгин с недоумением, не совсем лестным для этих людей и для матери, убеждался, что она в обществе «Лишнее — ближнему» признана неоспоримо авторитетной в практических
вопросах. Едва только добродушная Пелымова, всегда торопясь куда-то, давала слишком широкую свободу чувству заботы о ближних,
Вера Петровна говорила в нос, охлаждающим тоном...
В простых, ленивых
вопросах о Варавке, о
Вере Петровне Клим не различал ничего подозрительного.
Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные
вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась
вера в дружбу, в любовь, в людскую честь, и сколько ни ошибался он в людях, сколько бы ни ошибся еще, страдало его сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и
веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал ее власть и права и приносил ей жертвы.
Но хитрая и умная барыня не дала никакого другого хода этим
вопросам, и они выглянули у ней только из глаз, и на минуту.
Вера, однако, прочла их, хотя та переменила взгляд сомнения на взгляд участия. Прочла и Татьяна Марковна.
Но Козлов не слыхал
вопроса, сел на постель и повесил голову.
Вера шепнула Райскому, что ей тяжело видеть Леонтья Ивановича, и они простились с ним.
Вера была тоже не весела. Она закутана была в большой платок и на
вопрос бабушки, что с ней, отвечала, что у ней был ночью озноб.
— Погоди,
Вера! — шептал он, не слыхав ее
вопроса и не спуская с нее широкого, изумленного взгляда. — Сядь вот здесь, — так! — говорил он, усаживая ее на маленький диван.
Райский погружен был в свой новый «
вопрос» о разговоре
Веры из окна и продолжал идти.
Его поглотили соображения о том, что письмо это было ответом на его
вопрос: рада ли она его отъезду! Ему теперь дела не было, будет ли от этого хорошо
Вере или нет, что он уедет, и ему не хотелось уже приносить этой «жертвы».
«…и потому еще, что я сам в горячешном положении. Будем счастливы,
Вера! Убедись, что вся наша борьба, все наши нескончаемые споры были только маской страсти. Маска слетела — и нам спорить больше не о чем.
Вопрос решен. Мы, в сущности, согласны давно. Ты хочешь бесконечной любви: многие хотели бы того же, но этого не бывает…»
Когда они входили в ворота, из калитки вдруг вышел Марк. Увидя их, он едва кивнул Райскому, не отвечая на его
вопрос: «Что Леонтий?» — и, почти не взглянув на
Веру, бросился по переулку скорыми шагами.
— Что ты хочешь сказать этими
вопросами,
Вера? Может быть, я говорил и многим, но никогда так искренно…
— Ах,
Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. — Оставим все прочие
вопросы — я не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим друг друга… Так или нет?
— Какие тут еще сомнения,
вопросы, тайны! — сказал он и опять захохотал, качаясь от смеха взад и вперед. — Статуя! чистота! красота души!
Вера — статуя! А он!.. И пальто, которое я послал «изгнаннику», валяется у беседки! и пари свое он взыскал с меня, двести двадцать рублей да прежних восемьдесят… да, да! это триста рублей!.. Секлетея Бурдалахова!
Он опять подкарауливал в себе подозрительные взгляды, которые бросал на
Веру, раз или два он спрашивал у Марины, дома ли барышня, и однажды, не заставши ее в доме, полдня просидел у обрыва и, не дождавшись, пошел к ней и спросил, где она была, стараясь сделать
вопрос небрежно.
Не только Райский, но и сама бабушка вышла из своей пассивной роли и стала исподтишка пристально следить за
Верой. Она задумывалась не на шутку, бросила почти хозяйство, забывала всякие ключи на столах, не толковала с Савельем, не сводила счетов и не выезжала в поле. Пашутка не спускала с нее, по обыкновению, глаз, а на
вопрос Василисы, что делает барыня, отвечала: «Шепчет».
— Не запирайся,
Вера! что ж, это естественно. На этот
вопрос я скажу тебе, что это от тебя зависит.
Его отвлекали, кроме его труда, некоторые знакомства в городе, которые он успел сделать. Иногда он обедывал у губернатора, даже был с Марфенькой, и с
Верой на загородном летнем празднике у откупщика, но, к сожалению Татьяны Марковны, не пленился его дочерью, сухо ответив на ее
вопросы о ней, что она «барышня».
На
вопрос, «о чем бабушка с
Верой молчат и отчего первая ее ни разу не побранила, что значило — не любит», Татьяна Марковна взяла ее за обе щеки и задумчиво, со вздохом, поцеловала в лоб. Это только больше опечалило Марфеньку.
Вера была равнодушна к этим
вопросам, а Татьяна Марковна нет. Она вдруг поникла головой и стала смотреть в пол.
— Это ты что затеял, Борюшка? — приступила было она к нему и осыпала его упреками, закидала
вопросами — но он отделался от нее и пошел к
Вере.
Стало быть, он мучился теми же сомнениями и тем же
вопросом, который точно укусил Татьяну Марковну прямо в сердце, когда
Вера показала ей письма.
Тут кончались его мечты, не смея идти далее, потому что за этими и следовал естественный
вопрос о том, что теперь будет с нею? Действительно ли кончилась ее драма? Не опомнился ли Марк, что он теряет, и не бросился ли догонять уходящее счастье? Не карабкается ли за нею со дна обрыва на высоту? Не оглянулась ли и она опять назад? Не подали ли они друг другу руки навсегда, чтоб быть счастливыми, как он, Тушин, и как сама
Вера понимают счастье?
— А заметили ли вы, что
Вера с некоторых пор как будто… задумчива? — нерешительно спросил Райский, в надежде, не допытается ли как-нибудь от бабушки разрешения своего мучительного «
вопроса» о синем письме.
«Что такое
Вера?» — сделал он себе
вопрос и зевнул.
Но
вопрос сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком, остался без ответа и почти незамеченным — разве лишь заметили его, да и то про себя, некоторые из присутствующих лишь в том смысле, что ожидание тления и тлетворного духа от тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если не усмешки) относительно малой
веры и легкомыслия изрекшего
вопрос сей.
И вот, однажды после обеда,
Вера Павловна сидела в своей комнате, шила и думала, и думала очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об разной разности и по хозяйству, и по мастерской, и по своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось; явились воспоминания,
вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся в ее мыслях, и все растут, растут, и все сливаются в один
вопрос, форма которого все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую?
То, что «миленький» все-таки едет, это, конечно, не возбуждает
вопроса: ведь он повсюду провожает жену с той поры, как она раз его попросила: «отдавай мне больше времени», с той поры никогда не забыл этого, стало быть, ничего, что он едет, это значит все только одно и то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов не знает этой причины, почему ж он не поддержал мнения
Веры Павловны?
Но он был слишком ловкий артист в своей роли, ему не хотелось вальсировать с
Верою Павловною, но он тотчас же понял, что это было бы замечено, потому от недолгого колебанья, не имевшего никакого видимого отношения ни к
Вере Павловне, ни к кому на свете, остался в ее памяти только маленький, самый легкий
вопрос, который сам по себе остался бы незаметен даже для нее, несмотря на шепот гостьи — певицы, если бы та же гостья не нашептывала бесчисленное множество таких же самых маленьких, самых ничтожных
вопросов.
Конечно, первая мысль Катерины Васильевны была тогда, при первом его
вопросе о Кирсановой, что он влюблен в
Веру Павловну. Но теперь было слишком видно, что этого вовсе нет. Сколько теперь знала его Катерина Васильевна, она даже думала, что Бьюмонт и не способен быть влюбленным. Любить он может, это так. Но если теперь он любит кого-нибудь, то «меня», думала Катерина Васильевна.
Так прошло у них время третьего года и прошлого года, так идет у них и нынешний год, и зима нынешнего года уж почти проходила, снег начинал таять, и
Вера Павловна спрашивала: «да будет ли еще хоть один морозный день, чтобы хоть еще раз устроить зимний пикник?», и никто не мог отвечать на ее
вопрос, только день проходил за днем, все оттепелью, и с каждым днем вероятность зимнего пикника уменьшалась.
Теперь, государь мой,
вопрос тебе: зачем же я сообщаю тебе разговор Рахметова с
Верою Павловною?
Обвал захватил с собой несколько больше того, чего коснулась данная волна: сомнение было вызвано
вопросом о вечной казни только за иноверие… Теперь отпадала
вера в самую вечную казнь…
В таком настроении я встретился с Авдиевым. Он никогда не затрагивал религиозных
вопросов, но год общения с ним сразу вдвинул в мой ум множество образов и идей… За героем «Подводного камня» прошел тургеневский Базаров. В его «отрицании» мне чуялась уже та самая спокойная непосредственность и уверенность, какие были в
вере отца…
Вопрос об этом влиянии не надо оспаривать; оно возникает из того примера, который показывает Русская Церковь, из ее доктрины, прочно основанной на церковной науке, от которой так далек римский католицизм, с заложенным в нем принципом разрушения и со своей наукой, враждебной
вере…
Я теперь в новой крайности — это идея социализма, которая стала для меня идеей новой, бытием бытия,
вопросом вопросов, альфою и омегою
веры и знания.
Без
веры в бессмертие ни один
вопрос не разрешим.
Предлагаемое здесь решение
вопроса о взаимоотношении знания и
веры принципиально отличается от трех типических решений, нами отвергнутых.
В сущности, и те и другие ставят
вопрос религиозный на почву политическую, формальную, внешнюю: одни боятся
веры и хотели бы охранить себя от ее притязательной силы, другие боятся неверия и также хотели бы охранить себя от его растущей силы.
Гносеология сама по себе не в силах разрешить этого
вопроса; она может лишь констатировать, что знание всегда упирается в
веру, дальнейшее же углубление возможно лишь для метафизики.
При нашей постановке
вопроса между знанием и
верой не существует той противоположности, которую обыкновенно предполагают, и задача совсем не в том заключается, чтобы взаимно ограничить области знания и
веры, допустив их лишь в известной пропорции.
Даже для людей научного сознания становится все ясней и ясней, что наука просто некомпетентна в решении
вопроса о
вере, откровении, чуде и т. п.
Третий, дуалистический тип решения
вопроса о взаимоотношении знания и
веры нужно признать господствующим, наиболее соответствующим современному переходному состоянию человечества и разорванному его сознанию.
Нельзя
верой решать
вопросов физики и химии, политической экономии и истории, нельзя текстами св. писания возражать против выводов науки.
Существует три типических решения
вопроса о взаимоотношении знания и
веры, и, как увидим ниже, решения эти, несмотря на различия, сходятся в том, что одинаково признают коренную противоположность знания и
веры, не ищут общей подпочвы в глубине.
Чтобы осветить еще с другой стороны
вопрос о взаимоотношении знания и
веры, обратимся к анализу причинности, этой основы всякого знания.
На
вопрос Степана о том, за что его ссылали, Чуев объяснил ему, что его ссылали за истинную
веру Христову, за то, что обманщики-попы духа тех людей не могут слышать, которые живут по Евангелию и их обличают. Когда же Степан спросил Чуева, в чем евангельский закон, Чуев разъяснил ему, что евангельский закон в том, чтобы не молиться рукотворенньм богам, а поклоняться в духе и истине. И рассказал, как они эту настоящую
веру от безногого портного узнали на дележке земли.